Книга Одесский листок сообщает  - Николай Свечин

– Кому передаешь?

– В пароходную и транспортную контору «Гергард и Гей».

– А там что с ними делают?

Допрашиваемый пожал плечами:

– Полагаю, что отсылают в Нахрихтендинст [62].

– Какие еще бывают поручения?

– Однажды я три месяца был камердинером у генерал-майора Чернота-де-Бояры-Боярского.

– Кто это? – обратился Лыков к Черкасову.

– Командир Второй бригады Восьмой кавалерийской дивизии, – сообщил тот.

– Что за дикая фамилия?

– Бронислав Людвигович – поляк и весьма приятный человек, в карты хорошо играет.

– Понятно, – вздохнул коллежский советник и продолжил допрос: – Что ты делал у генерала? Воровал секретные документы?

Тут Гереке удивил сыщика:

– Не воровал, а фотографировал. Меня научили пользоваться… как это? Портативной камерой.

– А почему ты оттуда уволился?

– Попался на фальшивом ликере. Герр Пфаффель меня убрал, велел год отсидеться.

– И ты решил перейти на торговлю лотерейными билетами! – воскликнул начальник сыскного отделения. – Вернер, Вернер, неисправимый человек…

– Тут огромные возможности, ваше благородие, – принялся оправдываться задержанный. – От Одессы до Киева всюду живут наши. Почти каждый купит билетик. Не понимаю, почему правительство запрещает такие вещи.

– Поговори еще за правительство! – грозно свел брови Черкасов.

– Если вы конфискуете билеты, я разорен. Все средства вложил и даже занял у отца и брата. На шесть тысяч рублей билетов! Нельзя ли… Ну сами понимаете.

– Разрешение мы дать можем, – вкрадчиво ответил Алексей Николаевич. – Но его надо заслужить.

– Я готов!

– К чему?

– В фатерланде каждый законопослушный немец сотрудничает с полицией.

– То есть ты готов сотрудничать с российской полицией?

– Да. В обмен на… Маленькие поблажки, так это по-вашему?

– Пиши обязательство о негласном сотрудничестве.

Гереке охотно накатал бумагу.

– В подтверждение моей искренности имею кое-что сообщить, – сказал он, протягивая Лыкову обязательство.

– Валяй.

– Здесь, в Одессе, нами руководит некий человек, чьего имени я не знаю. Но он русский.

– Русский?

– Да. Однако все немцы ему подчиняются, даже герр Пфаффель. А он капитан Большого Генерального штаба!

– Что-нибудь можешь о нем добавить? Возраст, наружность, где служит?

– Я видел его один раз со спины. Высокий брюнет.

– Все?

– Все.

Алексей Николаевич подмигнул Черкасову. Тот довел дело до конца:

– Эх, Вернер… Хороший ты мужик, я же вижу. Ну, давай дружить.

– Значит, я могу реализовать свои билеты?

– В Одессе – нет. Этого я не имею права тебе разрешить. А в Николаеве, Херсоне, Кишиневе – пожалуйста.

– А если меня там арестует местная полиция?

– Сошлись на меня, мол, выполняешь мое секретное поручение. А билетами торгуешь с целью маскировки.

– Так дайте мне бумагу об этом.

Андрей Яковлевич задумался.

– Что, если ее у тебя найдут? Те, кому не положено? Нет, секретный сотрудник, значит, секретный. Пусть, ежели попадешься, другие начальники сыскных отделений мне телеграфируют. Я подтвержу, что ты мой агент. Нужно придумать тебе псевдоним… Какой лучше, Алексей Николаевич?

– Белокурый.

– Почему Белокурый? – хором спросили остальные. Азвестопуло добавил:

– Он же темно-русый.

– Чтобы никто не догадался, – пояснил Лыков. – Просто мне попалась как-то в журнале статья о Лермонтове. И там приводилось его стихотворение, посвященное Цейдлеру, товарищу по юнкерской школе: «Русский немец белокурый едет в дальнюю страну…»

Гереке приосанился:

– Лермонтов ведь ваш знаменитый поэт? Второй после Пушкина? Это лестно.

– Ну ты же не чухлы-мухлы, а обер-ефрейтор!

– Я согласен на такой псевдоним. А что такое чухлы-мухлы?

– Не важно. Главное, что мы договорились.

Гереке вернули его лотерейные билеты и выпроводили. Питерские сыщики зашли пообедать в ресторан Кукураки на Ришельевской, рядом с Немецким клубом. Лыков спросил помощника:

– Удалось что-нибудь разузнать про журналиста?

– Похоже, Николай Александрович Пейхель чист как стеклышко.

– Хм. Генерал Калнин спросил меня с издевкой, кого я выбираю в шпионы: выкреста-еврея, французского аристократа или русака? И вот, кажется, виновен в измене именно свой, русский. Неприятно.

– Полной уверенности в виновности Двоеглазова у нас нет, – заступился за капитана Азвестопуло. – Да, бывшая жена его богата. И каждый месяц становится богаче еще на пятьсот рублей. Ну и что? Имеет недвижимость, которая дает доход.

– Ровно полтыщи всякий месяц?

– Было бы глупо так открыто вкладывать в бумаги германские тридцать сребреников. Может быть, это алименты?

– А откуда у капитана такие средства? Пятьсот рублей – это его жалованье за три месяца.

– Надо продолжить изыскания.

– А как? – Лыков хлопнул ладонью по столу так, что на них обернулись. – Мы обнаружили свой интерес, за нами следят. Кто нас выдал? Я беседовал о «минном» деле с генерал-квартирмейстером и с начальником отчетного отделения. Калнин вне подозрений. Фингергут – типичный немец, карьерист и аккуратист, смешно из него делать шпиона.

– Почему смешно? Немец же.

– Таубе тоже немец, – напомнил помощнику Алексей Николаевич.

– Тевтон тевтону рознь. Агент Белокурый недавно назвал таких людей, как Виктор Рейнгольдович, получившими неправильное воспитание. А он, значит, правильный, скотина! Торгует фальшивым ликером, шпионит за нами, любит свой фатерланд. И готов продаться полиции за возможность продавать запрещенные лотерейные билеты.

– Ну и что? Гереке нам полезен. Именно такой, продажный. От него мы узнали, что в Одессе германский резидент – русский. Это новость! Его помощник – Пфаффель, старшина Немецкого клуба, который я вижу из окна. Сообщить, что ли, жандармам? Померанцев не обрадуется. У него все хорошо, скоро лампасы пришивать, а тут вдруг какие-то шпионы…

– Черт с ними, с жандармами, – махнул рукой Азвестопуло. – Что делать будем? Как дальше вести дознание, если с нас глаз не спускают?